Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]
— Привет, Дрю, — сказал Нед. — Я заглянул только поздороваться, но время поджимает. Я должен бежать. Меня ждут в Пьерре.
Начиная с первого (и единственного) года в Принстоне всегда находились «люди», ожидающие Неда в Пьерре или где-то еще. Эндрю редко встречал их, но знал, что если это не девушки, то наверняка миллионеры, или знаменитости, или же по меньшей мере какая-нибудь «пара, у которой замечательная вилла чуть севернее Малаги».
Он спросил:
— Ты надолго?
— Кто знает! — Нед одним глотком допил «Роб Рой». — Я позвоню, дружище.
Он поцеловал Маурин, и это поразило Эндрю, ведь они недолюбливали друг друга. Потом, нежно похлопав Эндрю по плечу, он направился к двери.
Проводив его, Эндрю зашел в гостиную и сказал жене:
— Нед, как видно, в хорошей форме. Что нового?
— А… Нед. — Маурин не обратила внимания на его вопрос. — Милый, я поклялась Ридам прийти к половине седьмого. Мы ужасно опаздываем.
Каждый вечер своего полуторагодового супружества, как казалось Эндрю, они с Маурин проводили в хроническом беспокойстве поспеть вовремя. Он не был любителем вечеринок, но поскольку Маурин считала их неотъемлемой частью образа жизни, он притерпелся к ним. На этот раз он терпел Ридов. Когда они вернулись домой, он позабыл о Неде.
Когда, приняв душ, он вышел из ванной комнаты, Маурин была уже в постели. Он никогда не говорил и никогда бы не сказал этого, боясь ее насмешек, но она всегда напоминала ему белую розу. Сейчас ее красота была свежей и пылающей, словно утром после восьмичасового сна. Его любовь к ней, которой весь вечер мешали болтающие и занятые собой люди, ощущалась им почти как физическая боль. Он скользнул в постель и лег подле нее. Когда он повернулся к ней, Маурин быстро протянула руку и погладила его по щеке.
— Спокойной ночи, милый. Хороший был вечер, да? Но, Боже мой, уже час.
Эндрю ожидал чего-то в этом роде и молча проглотил намек. Он знал, что его любовь к жене была более страстной, впрочем, так же как и более романтической, нежели ее любовь к нему, и это знание порождало в нем чувство робости, покорности и смутное ощущение вины.
Дотянувшись рукой, он погасил свет над кроватью, и стоило ему это сделать, как к нему тотчас вернулось воспоминание о сидящих рядышком, с ногами на тахте, Маурин и Неде. Он едва ли придал этому значение в тот момент. Раньше ему хотелось, чтобы отношения между ними были более теплыми. Но теперь, когда в уме перед ним маячила эта картинка, непринужденная близость их позы вдруг показалась ему близостью влюбленных, как будто их головы, обе такие красивые, что подчеркивалось контрастом темных и светлых волос, за секунду до его появления оторвались от поцелуя.
Он тотчас подумал, что такая фантазия нелепа и является всего лишь новым и постыдным симптомом ревности, которая стала его почти постоянным спутником. А ревность, он уже знал, была болезнью столь же необъяснимой, сколь и унизительной, столь же бесстыдной в выборе своих подозрений, сколь и разрушительной.
Эндрю лежал, борясь с напряжением, пытаясь все осмыслить. Он знал, что самое плохое началось более года назад, после того как к нему в контору пришло анонимное письмо. Он никогда прежде не видел таких писем, но это было в точности таким, как их обыкновенно описывают в книгах. Составлено оно было из заглавных букв, вырезанных из газеты и приклеенных на белый лист бумаги. Там говорилось:
«Вы единственный человек в Нью-Йорке, кто ничего не знает о вашей жене».
Он пробовал забыть о письме, как о выходке психопатической и бессмысленной злобы, однако семена сомнения нашли в нем весьма благодатную почву. Еще с детства он впитал, под давлением матери и Неда, идею о себе как о самом тупом в семье. Добрый старина Энди, надежный, усидчивый, привычкой которого было все доводить до конца, но для которого жизнь не припасла высоких вознаграждений. Даже когда Маурин согласилась выйти за него замуж — мать и Нед были в то время в Европе, — ему показалось это слишком замечательным, чтобы быть правдой.
Хотя он порвал письмо и ни разу ни слова не проронил о нем жене, оно застряло в нем, как заноза. С того дня всегда где-то на краю счастья, впрочем, никогда не казавшегося ему реальным, маячила тень, таящаяся, но всегда готовая обнаружиться, придравшись к тому, что телефон не отвечал, к опозданию на встречу, прячась и разрастаясь до тех пор, пока не создала вот эту самую последнюю и наиболее несуразную фантазию.
То была совершенно абсурдная выдумка, которая в конце концов уступила победу здравому смыслу. С его супружеством все было в порядке, за исключением только этого отталкивающего и самобичующего изъяна в нем самом. Это все, что касается Маурин и Неда!
Как и много раз прежде, Эндрю Джордан, которому очень хотелось быть хорошим, почувствовал отвращение к себе и огромную потребность наладить контакт с женой, как будто прикосновением к ней он смог бы избавиться от своего унизительного подозрения.
— Маурин, — прошептал он.
Он потянулся к ней. С легким вздохом (спит или притворяется спящей?) она перевернулась от него на другой бок.
В спальне было очень темно. Темнота была напоена ее духами.
Всю следующую неделю Эндрю не видел Неда. Это его не удивляло. После смерти отца, когда он принял на себя дело, а Нед унаследовал небольшой, но подобающий доход от трастового фонда, они постепенно разбрелись в разные стороны, выпав из тесного альянса, образованного в детстве и перекидывавшегося от скучной респектабельности их отца к беспорядочным перелетам в мир лихорадочной и неустанной веселости их матери. Всякий раз, когда возникала реальная кризисная ситуация, Нед, как слишком хорошо знал Эндрю, обязательно прибегал к нему. Но сейчас Неду приходилось очаровывать своих миллионеров и знаменитостей, и он не испытывал нужды в Старом Дружище Эндрю, между тем как Эндрю, главным образом благодаря Маурин, почти освободился от изматывающего синдрома любимого Неда, от негодования на него, недоумения и улаживания его делишек. В свои тридцать он был достаточно взрослым по сравнению с братом. Он мог оценивать его наконец, так же как и свою мать, без иллюзий. По крайней мере он верил, что мог.
Так случилось, что именно благодаря матери Эндрю получил дальнейшие новости о Неде. Она позвонила ему в офис около трех часов в среду, чтобы позвать на чай в Плацу.
— Файф-о-клок, Эндрю. Не опаздывай и не задерживайся слишком долго, потому что мы с Лемом уходим. Возьми с собой свою маленькую как-ее-там, если хочешь.
«Маленькая как-ее-там» была Маурин. Поначалу Маурин старалась добиться расположения матери, но в качестве жены Эндрю она была обречена оставаться «маленькой как-ее-там» — забывчивость, которая, как четко осознавал Эндрю, была лишь одним из проявлений потребности его матери отплатить ему за то, что он такой скучный сын. Если уж его матери необходимо было иметь детей — что было крайне спорно, — то по меньшей мере они должны были быть «изумительными», как «милый Недди». Ее отпрыск, который добровольно принимал участие в доле отца в небольшой, производящей картон фирме, становился чем-то неопределенным, вроде ее мужа, который на поверку не слишком подходил на роль отца ее детей.
Эндрю позвонил Маурин сообщить о приглашении. Телефон не отвечал. Перед тем как покинуть офис, он попробовал снова, но опять ответа не было. Маурин точно говорила ему, что намеревается оставаться весь день дома и отдыхать. Он почувствовал знакомое шевеление беспокойства, но подавил его. Он пошел к матери один.
У матери был гостиничный люкс со стороны парка. Отели миссис Прайд в Париже или в Санкт-Моритце и где бы то ни было еще всегда были «ее» отелями, и «ее» отели неизменно бронировали для нее «люкс миссис Прайд». Нет, конечно, не всегда то была миссис Прайд. Мать Эндрю, побывав замужем четыре раза, имела много разных имен, под которыми регистрировалась в гостиничных журналах. Прайд было совсем новым. Она встретила Лема Прайда в Калифорнии год назад. Он был приятной внешности, пятнадцатью годами моложе ее и без единого гроша в кармане. После двух блестящих выгодных замужеств она почувствовала, как полагал Эндрю, что на этот раз может побаловать себя.
Когда Эндрю вошел в номер, Лема не было видно. Мать сидела у окна, чай был на столе перед ней. Еще когда она была просто «миссис Джордан», супругой отца Эндрю, она почувствовала благотворное воздействие чаепитий. Серебро, тонкий фарфор, атмосфера расслабленного изящества создавали совершенную оправу ее утонченному, изысканному профилю и слабым мимолетным улыбкам, которые столь успешно внушали — незнакомым — впечатление ее неотразимой беспомощности.
— Хорошо, — сказала она, — по крайней мере ты пунктуален, Эндрю. Где твоя жена?
— Я не смог застать ее дома.
Ее глаза блеснули и уставились на него.
